Отправлено: 04.09.12 16:37. Заголовок: ешь меня, собака

«ЕШЬ МЕНЯ, СОБАКА!»

Под таким заглавием в прошлом году в Петербурге заслуженным профессором Петербургского университета Н.Д.Сергиевским издана была небольшая книжка, обратившая на себя внимание и своим оригинальными заглавием, и замечательною характеристикою современного течения нашей общественной жизни.

Начинается эта книжка такого рода присказкою: «В некотором царстве, в некотором государстве, а именно в нашем Российском, шел однажды, в ХХ-мь, а может быт и в XIX столетии, русский человек по дороге и встретил Собаку. Собака оскалила зубы. Борьба неизбежна: либо Собаку нужно убить, либо она съест человека. Русский (простите, не согласен: скорее советский) человек добросовестно и добровольно задумался:

Скрытый текст

«У Собаки зубы острее, ноги быстрее, обоняние сильнее и глаза смотрят лучше. По справедливости - пусть меня Собака ест!» И смиренно подставит шею: «ешь меня, Собака! Ты меня превосходишь, тебе и книги в руки - и власть, и сила и все земные блага, в том число и мое собственное мясо. Ешь меня, Собака». Вот уже сколько лет ест Собака русского человека, а он приговаривает: «Что делать - это справедливо. Жид меня талантливее, пусть он мою кровь сосет; хулиган, босяк меня наглее, пусть он меня грабит; японец меня бойчее, пусть он меня бьет; финляндец меня упорнее, пусть он меня дурачит. Это справедливо; так и надо: кто умнее и ловчее, тот пусть и верх берет». Ах, вы, поганенькие непротивленыши! Действительно, так вам и надо, туда вам и дорога. Пусть вас поскорее всякая Собака съест! Но я на это несогласен. Пусть умнее, сильнее, лучше меня будет Собака, а я все-таки с ней драться стану. Возьму палку, камень, зубами буду драться, не хватит зубов, пущу в дело ногти; если ногти и руки слабы, ногами буду работать. Бог не выдаст, свинья не съест. Съест меня свинья – Собака или нет — это еще бабушка надвое сказала, а что я Собаке ноги обломаю, хоть и сам погибну — это верно. А что под лежачую колоду вода не течет, и Бог дуракам — а также непротивленышам — не помогает, это тоже верно. Главная болезнь современного русского (пост-советского) общества, по мнению профессора Сергеевского, это непротивление злу. «Явно уже началась эта болезнь на Святой Руси - непротивление, пишет он. Не подвиг это, не самопожертвование, а просто слабость; бездушное, безвольное, болезненно нервное слабосилие; всего бояться, всему уступать, от всего отказываться, пред всякою наглостию преклоняться, лишь бы не вступать в борьбу и сохранить обличие «передового человека и прикрыться «хорошими» словами». В ряд ярких картин, взятых из современной русской жизни, Сергеевский изображает различные проявления нашего общественного недуга. «Недавно заговорил я с одним профессором о борьбе с убийствами и разбоями, которые ныне называются экпроприациями. Ах, сказал мне профессор: я против всякого насилия, откуда бы оно ни шло»,- сложил руки, полузакрыл глазки и склонил головку набок. «Как же, говорю ему, вы можете говорить на лекциях о наказании? Ведь всякое наказание ест неизбежно насилие. Припомните ваше собственное сочинение,- разве вы там что-либо подобное проповедовали?» Завертелся мой профессор и глаза открыл: «Это, говорить, истязание духовной личности, такие вопросы». «Нет не истязание, отвечаю, а специально научный разговор, и вы не имеете права не отвечать мне, если вы человек порядочный. Припомните, как несколько лет тому назад мы с вами вместе смеялись над одним говоруном, который в публичной речи заявил, что будущие тюрьмы должны быть так устроены, чтобы всякий приговоренный шел туда охотно; что на воротах будущей тюрьмы должна быть надпись: «верь, надейся и люби»... Припомните это и скажите прямо: в ваших лекциях вы отрицаете наказание, как насилие, или нет?» «Нет, не отрицаю – говорит – и от сочинения своего не отказываюсь и вообще ни от чего не отказываюсь, что раньше говорил». «Так как же это согласить»? «Как хотите – отвечает – раздвоение личности, масса осложненных впечатлений, мы не прежние прямолинейные люди»,- и опять глазки закрыл. Что будешь делать с таким героем! Сам о себе говорит, что у него «раздвоение личности». Всякий другой, здоровый человек, стыдился бы, если бы и заметил в себе что-либо подобное, а этот хвастает. С какой Собакой в силах он бороться?! Таких людей у нас развелось множество среди нашей интеллигенции. Они ничего не ценят из нашего прошлого; у них нет любви к Родине; они от всего существующего готовы отказаться. Хорошие слова для них имеют цену, но и то только для того, чтобы порисоваться и закрыть пустое место в душе и сердце. Во всем остальном – девиз их один: «ешь меня, Собака»! Социализм грозит разрушить те основы общественного строя, на которых они сами выросли и должны вырасти их дети; анархизм грозит разрушить государство; инородцы стремятся низвести русский народ в положение низшей и подчиненной расы — нашим интеллигентам – непротивленышам – ничего не жалко. Ни с каким врагом они в борьбу не вступят. Наоборот, они робеют пред каждой Собакой, как только она оскалит зубы – сейчас же «руки вверх», а душа в пятки! «Мы не римляне», разсуждали отцы города Петербурга, когда негодяи–террористы убили для примера двух городских инженеров, «мы не можем жертвовать собою», - и тотчас же отвалили так называемым безработным кучу денег, конечно, не своих, а общественных. Вы не римляне — это безспорно. Но кто же вы такие, позвольте спросить? Вы скажете, что вы простые, обыкновенные люди, не герои. Это неверно: обыкновенный человек может свое отдать; но чужого, общественного обыкновенный человек не отдаст. Для этого надо иметь гнилую душу… (!!!) Когда Отечество в опасности — и ребенок духом лев, говорили русские люди в 1812 году. А что мы видим теперь? Длинной вереницей тянутся пред глазами сонные, полусонные, вялые, разслабленные люди, при том люди начальствующие, которым вверены существеннейшие интересы государства... (и Архипастыри Церкви РПсЦ!!!) И конца этому нет! И надо всем этим звучит одна нота, один мотив: «ешь меня, Собака». В 3-й главе книжки профессора Сергеевского описывается событие, происшедшее в разгар нашего пресловутого освободительного движения в городе, названном им Утопией. «В городе не губернском, но и не очень маленьком, с полным комплектом уездного управления — собралось в разгар е освободительного движения восемь человек «сознательных» русских граждан. Из них четверо были просто шляющиеся бездельники, без занятий, без специальности, без всякой определенной роли в обществе — люди, проживавшие или на счет родственников, или на средства и даже на заработок своих жен. Эти восемь человек решили: прекратить сношения с центральным правительством России образовать из себя «Временный Комитет» для управления краем; уволить всех лиц «тираннического режима»; уничтожить полицию, созвать учредительное собрание и т. д. Немедленно составлен был «Манифест» в одиннадцать пунктов, в котором, в повелительной форме, прописано было все вышеизложенное. Переписали на пишущей машине и, в течение ночи, оттиснули на гектографе около пятидесяти экземпляров. Рано утром, заклеив в конверты и надписав адреса, разнесли собственноручно по квартирам всех властей в городе со строгим наказом кухаркам и горничным: отдать, как только господа проснутся. Один экземпляр прикрепили к фонарному столбу на базарной площади, два — на ограду городского собора. Проснулись власти, прочитали «Манифест» и все... поверили. Никто не вздумал принять какие-либо меры, сопротивляться, донести своему начальству. Нет, согласие было полное: все сочли себя уволенными от должностей, а революцию совершившеюся. Никто из начальствующих, даже малых, кто только получил Манифест, не пошел на службу, никто не надел форменного платья. Единственное распоряжение, которое было сделано – это приказание полицейским городовым снять шашки и погоны. Все управление остановилось. Правда, писцы присутственных мест, не удостоенные Манифеста, явились на службу и принялись переписывать бумаги. Им никто не мешал, но никто их бумаг не проверял, не читал, не подписывал. Кроме писцов никого не было. Даже доставленная ночью почта осталась не разобранною; в почтовой конторе только продавали марки, но заказной и денежной корреспонденции не принимали, так как некому было подписывать расписки и квитанции. Одно только Казначейство и тюрьма продолжали функционировать. Смотрителю острога забыли послать Манифест, а престарелый казначей, хотя и получил Манифест, но — страшно сказать — ему не подчинился. Он говорят, долго его разсматривал и перечитывал и, наконец, решил: бумага написана не на форменном бланке, никем не подписана, не имеет номера и поэтому не может быть занесена во входящий реестр, а, следовательно, не подлежит исполнению. Старик отправился на службу, был очень угрюм и суров, но ни на какие убеждения своего помощника не поддался. Он не отрицал «революции» и временного правительства, но упорно повторял, что бумага написана не по форме и что Казначейство временному комитету не подчинено. «Покажите мне такой закон, говорил он, или пусть из Казенной Палаты предпишут», и старый служака неуклонно ходил на службу, собирал всех подчиненных, принимал деньги и проч. Ему никто не мешал. Так продолжалось дней шесть. Но город жил себе по прежнему, без всяких перемен и ничего не замечая: купцы торговали в своих лавках, а в свободное время пили чай и играли в шашки; извозчики возили по городу обывателей; обыватели занимались своими делами, а по вечерам, как всегда, ходили друг к другу в гости, играли в клубе в карты; священники служили обедни и молебны; городские мещанки разносили по домам молоко и яйца; пьяницы пьянствовали; воры воровали — точно также, как и прежде. Два раза, по обычаю, собирался большой базар, приезжало множество крестьян и базары были хорошие — все как всегда. А начальства все нет, как нет. Старое спряталось и не показывается – «спешилось», как потом выражались обыватели, а новое не является. Просто очарованный город! А что же делал, спросите вы, революционный «Временный Комитет»? Вот в том-то и штука, что его тоже не было. Члены Комитета, отпечатав и разнеся по домам свой грозный Манифест, тоже «спешились»: один в тот же день запил запоем, которому был подвержен; другого избили в трактире и он, покрытый синяками с разбитой до неузнаваемости мордой, сидел дома и никуда не выходил; третьего заперла на ключ жена, как только узнала о его ночном подвиге. Двое пытались было устроить второе собрание, чтобы принять «дальнейшие необходимые меры»; но собрание не состоялось и ничего не вышло. На шестой день к вечеру очарование изчезло. Один из постоянных городских воров вздумал украсть свинью, которая вместе с прочими свиньями, по всегдашнему обычаю, безпрепятственно бродила по улицам города. Хозяева заметили. Началась драка; вора тоже по обычаю, крепко били на месте, а потом повели в полицию. В полиции начальства не было; но вахтер, в заведывании которого находилась арестантская, сидел босой под окном и чинил свои сапоги. Он сейчас же распорядился запереть вора или, по местному выражению, «взять его за клин», при чем конфисковал оказавшийся у него в кармане пятак, отобрал из толпы свидетелей и тоже их запер; стребовал с пострадавшего, т.е. с хозяина свиньи на табак; дал по шее одному слишком назойливому обывателю, который непременно хотел попасть в свидетели, хотя ничего не видал, объявил, что это не простая кража, а грабеж с насилием, подсудный окружному суду и отправился доложить подлежащей власти о всем происшедшем. Власть, которой, вероятно, уже надоело сидеть в развенчанном виде, а может быть, разсказ вахтера произвел на нее соблазнительное впечатление,- решилась появиться на горизонте государственной деятельности. Она облеклась в мундир и двинулась по главной улице к зданию полицейского управления, И что же? Купцы раскланиваются, извозчики снимают шапки, встречные дают дорогу. Никакой революции: общая почтительность и покорность; тишь, да гладь, да Божья благодать! Власть вздохнула свободно. Через десять минут все городовые надели шашки и заняли свои посты. Пока в полицейском управлении составляли протокол о свинье, в Соборе началась вечерня. Власть направилась в Собор. Полгорода в церкви. Власть идет вперед; все разступаются и с поклонами дают дорогу. С утра на другой день государственная машина пошла в городе полным ходом. Все начальства объявились на своих местах и при своем деле. О «тяжелых революционных днях» не было помину. Один только старый казначей ворчал себе под нос: «дрянь, а не начальники: не знают того, что всякая бумага должна быть за номером и по форме написана. Всыпать бы им, по-старинному, по полусотне горячих — да!» Как ни отмалчивалось начальство, но история очень скоро разгласилась. Члены Комитета, которые поумнее, уверяли, что все это они проделали в шутку; но это была неправда. Разследования, впрочем, никакого не производилось. Да и не все ли равно, шутка это была или не шутка — результаты одинаково хороши!» Эта юмористическая картина из истории русской революции не представляет какого либо единичного. случайного эпизода в общем движении; она начертана профессором Сергеевским, как характерное проявление недуга, обхватившего все русское общество сверху до низу. Что происходило в городе Утопии, то, с различными видоизменениями, происходило везде, в эпоху нашего освободительного движения. Это непротивление Собаке революции свидетельствует об упадке в русском обществе гражданского мужества, чувства долга, патриотизма. Чем же объясняется это печальное явление в нашей общественной жизни? Отвлеченная мысль наших либеральных писателей объясняет это господством реакции. «Разрушение патриотизма, говорит «Московский Еженедельник», прежде всего дело рук реакции. Систематически распыляя общество, она тем самым умерщвляла нацию, подрывала государственный инстинкт. Она отрицала самую идею гражданина, превращала его в обывателя. Тот инстинктивный, стихийный патриотизм, который уживается с отсутствием свободы, свойственен лишь первобытному младенческому состоянию. На более высокой ступени культуры инстинкт разлагается; чтобы не умереть, патриотизм должен быть сознательным. Но сознательный патриотизм воспитывается деятельным участием народа в самоуправлении». Это объяснение либерального журнала не считается с фактами действительности. В 1812 году русские люди не были призваны к самоуправлению, а говорили: «когда отечество в опасности, и ребенок лев». Крымская война выставила героев, имена которых были не на устах, но и в груди каждого русского человека. А теперь мы видим: «длинною вереницей тянутся пред глазами сонные, полусонные, вялые, разслабленные люди, притом люди начальствующие, которым вверены существеннейшие интересы государства... И конца этому нет! И над всем этим звучит одна нота, один мотив: ешь меня, Собака». Замечательно, что на съедение Собаке отдает себя правящий класс, призванный к деятельному участию в строении государства, класс интеллигентный, у которого безсознательный, стихийный инстинкт некультурного человека заменяется сознательными целями. В книжке профессора Сергеевского указывается более глубокая и верная причина отсутствия среди современных русских людей чувства гражданского мужества, патриотизма. Причина эта заключается в том, что в нашем интеллигентном обществе распространился новый культ, заменивший истинную христианскую веру, которую древние русские люди хранили и считали нужным хранить — это культ–поклонение Собаке. «Что-то странное творится на Руси: в частных домах и в публичных собраниях, в старинных барских усадьбах и в изящных гостиных идет служение новому богу – поклонение Собаке. Собираются десятками, сотнями истеричные, нервнобольные, безвольные, с облысевшими раньше времени головами, мужчины и нарядно одетые дамы и девицы и кланяются зверю, лижут ему ноги и с болезненною страстностью поют ему торжественные гимны. Это все — непротивленыши, притом отборные, из высших общественных слоев, образованные, когда-то благовоспитанные. Дамы красивы, костюмы их изящны. Все они кланяются той самой Собаке, которая собирается их съесть. Они идут на всякую приманку, лишь бы она сколько-нибудь раздражала и шевелила их расшатанные нервы. Социализм — так социализм; бомба — так бомба, очень жест красив; разрушение государства — очень хорошо; уничтожение всей культуры — еще лучше. Они не думают, что станется с ними самими, если Собака одолеет, что произойдет с их собственными несчастными детьми, с родиной... Виноват, они не признают или, лучше сказать, не чувствуют. Им все равно, лишь бы была эффектная новинка, лишь бы щекотались нервы, и чем острее, тем лучше. (К этому мы еще вернемся при последующем разсмотрении действий ПопКорна и его команды, а также и их хозяев) Началась эта оргия довольно давно. Лет одиннадцать тому назад в богатых салонах вдруг появились точно упавшие с луны крайне мрачного вида господа (угадайте сами, какой национальности :-) ). Грузные, крупные, грязные, нечесанные, в просаленныхь, в пропотевших до гнили пиджаках, на воротниках которых всегда можно было подметить пару–другую неудобоназываемых насекомых, Эти загадочные люди носили гордое имя: босяки. «Босяк» сразу стал почетным званием, почти титулом. Явился глагол «босячить». Тотчас забосячили начинающие писатели, забосячили еще учившиеся тогда студенты, освобожденные от экзаменов гимназисты. Пробовали босячить даже барышни. Предводителя нашествия г. Максима Горького разрывали на части... По салонам запорхали крылатые слова г. Горького: «Времена переменчивы, а люди скоты», «человек на земле ничтожная гнида», «брюхо в человеке – главное дело», «клюнуть денежного человека по башке — что ни говори, приятно», и пр. и проч. Рядом с босяком и вслед за ним налетели разные друге образы и разрушительные химеры - социальные, политические, этические: пересовращенные попы в рясах, Л.Н.Толстой, Горький, Андреев, Челкаши, Ницше, сверхчеловек, непротивление, апофеоз силы — все это перемешалось, «Закружились 6есы разные, будто листья в октябре»... Непротивленыши клялись всем и всему: в восторге и экстазе они выли, плакали, целовали руки и полы одежд, осыпали цветами. Собака торжествовала. Чем больше отрицания, чем кровавее, чем разрушительнее, тем лучше, тем больше восторгов... Наступил так называемый освободительный период. На самозванном московском съезде раздался крик: разделяй Россию! Новое поклонение, новые вопли; рви, отдавай, разоряй... Объявили свободу слова. Вечно-протестующие выступили на первый план. Загремел без устали, единственный в своем роде, знаменитый тверской «Протестуй–Барабан» — общие восторги; забыли даже на время попов, А там и пошло: кто громче крикнет, кто дольше хватит, тот и герой, пред тем и падают на коленки непротивленыши. Один говорит: законодательная Дума; другой кричит: учредительное собрание, Один говорит: конституция; другой кричит: республика. Все в восторге. Один говорит: местное самоуправление; другой – автономия; третий перебивает; автономия всех областей, всех окраин, всех губерний, всех уездов, всех волостей – пусть каждый самоуправляется, как хочет — и хор, захлебываясь, визжит; автономия, автономия... «Моя милая автономия», восклицает одна петербургская дамочка, вернувшись с митинга» и закатывает свои хорошенькие глазки... В ряде таких картин, взятых из современной русской действительности, проф. Сергеевский рисует душевную болезнь нашего «образованного» общества, увлеченного новым служением – животному Собаке. Сергеевский не входит в изследование того, почему босяцкие и другие звериные образы заменили прежние духовные и святые образы, но для тех, кто хранит эти прежние образы – понятно, Христианский идеал, возводящий человека к духовному, небесному, подменили идеалом, низводящим человека к низменному, животному. Замена эта является последствием постепенного уклонения значительной части нашего интеллигентного общества от начал христанской жизни. Уклонение началось в области мысли, захватило чувство и парализовало деятельность воли. Верхушки чужих мыслей, взятых на прокат, не проверенных и не продуманных, ослабили прежние традиции, которых прежде считали нужным крепко держаться, и освобожденная мысль последовала новому руководству – влечению чувственных и низменных стремлений. Началась усиленная погоня за внешними благами, благами культуры, за темь, что доставляет наслаждение, за всякою новизною, щекочащею нервы, Громкое, но пустое, грязное, но дерзкое подчинило себе людей, в умах которых не стало вооруженного Христовою истиною Владыки, различающего добро от зла, в позволенном допускающего только полезное и назидательное. А с утратою этого Владыки утратилась и сила бороться с окружающим злом. С сознательным или безсознательным отрицанием христианского учения о поврежденности человеческой природы и обновлении ея благодатию Христовою, ослабела способность и стремление к нравственному совершенству, способность к подвигу и люди перестали сопротивляться злу и даже охотно подчинялись всякому дурному давлению общественной среды. Правда, освободительный период выставил у нас целый ряд борцов за свободу, многочисленных протестующих, много шумевших под гром Протестуев-Барабанов, поборников широких реформ, но неспособные к нравственному обновлению, к реформированию самих себя, наши реформаторы оказались неспособными к борьбе со злом и способными подчиняться Собаке. Цвет нашей интеллигенции сосредоточился в кадетской партии; она стала во главе реформаторских стремлений общества. Но этот цвет оказался пустоцветом, потому что в деятельности этой партии отсутствовало главное и существенное начало для всякого рода благотворной деятельности — начало нравственно-религиозное. В предпоследней главе своей книжки проф. Сергеевский так характеризует кадетскую партию: «Под руководством десятка умных и энергичных ловкачей, сложилась из неврастеников-непротивленышей, с одной стороны, и вечно-протестующих, с примесью проидох разного рода, с другой, целая армия прислужников Собаки, под названием конституционно-демократическая партия. Непротивленыши визжат и изнемогают и на все согласны; вечно-протестуюшие составляют оркестр с трубными гласами и барабанным боем. В конец изолгавшиеся, без убеждений, без любви к отечеству, кадеты — эти «политические иезуиты, как назвал их князь Ев. Трубецкой, а, попросту говоря, лгуны — признают в политической жизни только «тактику» и «технику». Чего они хотят и куда идут — этого кадетская масса не знает. (Кадеты — это Конституционные Демократы, если кто не в курсе. Ясно, что это явление, мягко выражаясь, неправославное. А если жестко — антирусская, антиправославная, богоборческая партия) Это знают только вожаки-ловкачи; но они не говорят, а можно только догадываться, Если непротивление может быть названо главною болезнью нашего современного общества, то кадетская партия представляет собою гнойную болячку, заражавшую и разлагающую организм. Кадеты не только ниже в нравственном отношении, но, по нашему мнению, даже вреднее всех социалистов и революционеров. Эти последние прольют, вероятно, еще много крови и ограбят много казенных частных денег. Но, во-первых, с ними можно открыто и прямо бороться, а во-вторых, практика жизни, во всяком случае, очень скоро покажет, что общее равенство бывает только в могиле, да еще при всеобщей нищете и для всех равном голоде. А с кадетами даже и бороться нельзя: сегодня они есть, завтра их нет; сегодня они говорят одно, завтра другое; сегодня они называются конституционно демократической партией, завтра партией народной свободы; сегодня являются в союзе с революционерами, завтра от них отказываются. До того дошли, что во время выборов в первую Думу две различные программы в один день напечатали, в интересах «тактики, для уловления большого числа голосов таким обманным образом»... В книжке проф. Сергеевского ярко и выпукло представлена общественная болезнь нашего времени. Может быть, некоторые краски у него сгущены, но болезнь нашего общественного организма определена верно. Наше время обнаружило разложение среди руководящего общественного класса — среди нашей интеллигенции, которая, по-видимому, работала на пользу народа, но своею работою служила не ему, а более Собаке. Люди русского духа, желающие действительного обновления ждут появления пророка, настоящего духовного вождя народа, который воплотит в закон новоплощенные мечты, неуловимые желания народа. «Вождь необходим, писал в 1906 г. П.Никольский в Православном Путеводителе («Православный Путеводитель» 1906 г. №1). Его настойчиво требует разлагающееся общество. Без него безсильно сделать что-нибудь правительство. О нем вздыхают люди, верующие только в духовное преображение народа. Или Россия должна погибнуть в мучительной анархической борьбе, или она снова спасется, объединившись вокруг великой нравственной идеи, извлеченная духовным вождем». Глубокою верою в будущее воскресение русского народа заканчивает свою книжку проф. Сергеевский. «Тяжело! Но страшен сон, да милостив Бог. Червь капусту гложет, да сам прежде того пропадает, говорят крестьяне. Непротивленышам гнить, а нам бороться! Честно и прямо смотрите Собаке в глаза - она этого не любить. Скоро поспеют свежие силы; кое-кто из нашей теперешней молодежи очнется, да подходит и следующее поколение. Немного еще их, но есть между ними крепкие, здоровые юноши, Они на своих плечах вынесут израненых отцов из огня и станут на защиту русской государственности и культуры. Не плачь Родина, сыны тебя слышат!» Силы для внутреннего обновления верные сыны Родины будут искать и найдут в божественной силе Воскресшего Господа Иисуса Христа. Пр. А. Беляев.